Акцент времени

Воспоминания Игоря Игоревича Становова

«Растет и хорошеет наш город. С каждым годом все больше новостроек появляется на его карте» – вот с такой, прямо скажем, свеженькой фразочки начинался мой самый первый репортаж, с которым я впервые появился в нижегородском эфире. Это было в ноябре 1973 года, я еще учился на последнем курсе филфака ГГУ и понемногу пробовал сотрудничать в разных редакциях. А на радио в то время уже пришла Н. Матвеева, с которой мы были знакомы по университету, она-то и предложила мне попробовать что-то сделать для ее передачи. Я и сделал – это был «кадр» (так тогда на радио называли сюжет сборной программы) передачи, которая называлась «Пьянству – бой» (Наташа работала в самой серьезной редакции – пропаганды, и темы там были тоже самые серьезные). О чем там шла речь, честно говоря, уже не помню, но кадр был готов, записан и ждал выхода в эфир. А тут – это был понедельник, я зашел в редакцию после занятий (тогда наш факультет располагался на площади Минина, а Комитет по телевидению и радиовещанию и редакции радио были в Кремле) и попался на глаза Александру Ивановичу Локтеву. Он в тот день работал начальником (исполнял обязанности зампреда, как всегда, впрочем, в отсутствие В.Е.Батакова) и был озабочен тем, что в вечернем выпуске «Последних известий» нет ни одной пленки, то есть звукового материала. И тут подвернулся я. Мне дали магнитофон (тогда в ходу были «Репортеры-5»), редакционную машину – времени было в обрез – и отправили на задание. В тот день как раз в газетах проявилось сообщение о том, что началось строительство нового микрорайона «Мещерское озеро» – материал об этом меня и отправили делать.

Про пробки в те времена еще никто не знал, и ГАЗик довольно быстро довез меня до конца бульвара Мира. Но там выяснилось, что дороги больше нет, а есть горы намытого песка, и где-то довольно далеко видна пара строительных вагончиков и хоппер. При этом никаких признаков строительных работ заметно не было. Это меня не очень смутило и, оставив машину ждать, я отправился по песчаному бездорожью искать хотя бы какого-нибудь строителя. Мне повезло: я нашел сразу двоих, и они объяснили мне, что на сегодня все привезенные сваи уже забиты, и все давно разошлись, а они случайно задержались. Но у меня же задание, и машина, и магнитофон, – словом, надо что-то делать.

Люди тогда были добрыми (а может, меня просто пожалели?), они не очень охотно, но старательно пытались произнести перед микрофоном то, что я старался из них вытянуть (кажется, про гордость от того, что они начинают новое дело), а потом даже хоппер запустили, чтобы я фон смог записать. Впрочем, этого было катастрофически мало – даже я понимал, поэтому пришлось по песку вернуться на бульвар Мира, где тогда располагался трест «Спецфундаментстрой» и разыскивать кого-нибудь из начальства. Удивительно, но с ходу, без предварительной договоренности удалось найти главного инженера, только ждать пришлось долго, а времени не было совсем.

Приехал я в редакцию, где меня давно потеряли, уже в пятом часу, а выпуск «Последних известий» выходил тогда в шесть. Нужно было удивительное умение владеть собой А.И.Локтева, чтобы не только не убить молодое дарование сразу, но и не дать волю эмоциям, а вроде бы спокойно сказать: «Ну, давай, быстренько делай».

Делать же было всего ничего: в полном соответствии с технологией того времени я должен был расшифровать пленку, написать и залитовать текст, переписать записи с репортерского магнитофона на стационарный, смонтировать их, а потом записаться в студии самому и свети все это вместе. Когда сделали все, что можно было сделать в маленькой кремлевской студии, меня вместе с отпечатанным текстом и большим рулоном пленки («блином», как тогда говорили) посадили в машину и отправили в Дом связи, где тогда находились основные монтажные аппаратные и эфирные студии.

Там меня передали в руки самого невозмутимого звукооператора нашего радио Жени Бекетова, который меня тоже не убил (хотя времени до эфира оставалось примерно полчаса), а, усмехаясь в усы, буквально по слову собрал из моих записей нечто связное, подложил фон. И в 18-00 я сообщил слушателям, что «растет и хорошеет наш город» и что совсем скоро на его карте появится новый микрорайон – Мещерское озеро.

Так я за один день познакомился со всей технологической цепочкой радио, а заодно узнал, что такое «работать с колес». Это потом очень пригодилось, особенно когда стал собкором «Радио России».

Учителя у меня были замечательные и их было много. Кто-то из них возился со мной, правил материалы, кто-то добрым словом поддерживал, а кто-то просто работал и тем самым учил и давал возможность учиться. Я благодарен всем и потому назову их не по порядку и не по хронологии – просто потому, что считаю самыми главными.

Владимир Ефимович Батаков, заместитель председателя областного комитета по телевидению и радиовещанию. Это он в меня поверил первым, взял на работу, а потом долго и терпеливо сносил мое (как мне тогда казалось, вполне законное) желание жить по своим правилам. Дело в том, что я никак не мог привыкнуть работать по заведенному тогда графику: сдавать текст передачи за два дня, монтировать накануне. Я же нахально полагая, что важнее, КАК ты сделаешь свою передачу, а не КОГДА, и монтировал (а иногда и писал) свои передачи в день эфира. Продолжалось это не один год, и все это время Владимир Ефимович терпеливо увещевал меня, ни разу не применив административных санкций. Самым «страшным» наказанием – кроме длительных внушений – было, когда на еженедельной летучке он говорил: «Передача хорошая, но сдана не во время, и мы ее не отметим» (Тогда еженедельно все передачи рецензировались на редакционной летучке, лучшие – отмечались, и тот, у кого таких «отмеченных» передач за квартал набиралось больше, становился по итогам квартала победителем творческого соревнования).

Людмила Николаевна Ненашева. Она была журналистом такого класса, который умел все. Даже самая дежурная тема (ей, как всем приходилось делать и такое) у нее приобретала вполне убедительное звучание. Для Людмилы Николаевны, кажется, не существовало неудобных собеседников, она, человек абсолютно городской, как-то так умела расположить к себе (был тогда такой профессионализм – «разговорить»), что они, люди сельские, не склонные раскрываться перед посторонними, забыв о микрофоне, плакали, пели, смеялись, рассказывали о самом сокровенном, открывали души.

Я часто потом думал: почему Людмила Николаевна, любившая и прекрасно знавшая литературу, работала в сельхозредакции, еженедельно моталась по командировкам и делала передачи о доярках и трактористах, а не о театре и поэзии. Позже понял (думаю, правильно) – для нее это была возможность меньше врать себе и слушателям. Ведь любимую Цветаеву в эфире ей бы читать никто тогда не разрешил. А в разговорах с людьми, работающими на земле, совковые идеологические догмы можно было и обойти. И еще у Ненашевой был удивительный голос – богатый интонациями, очень женственный – ее можно было просто слушать, не зависимо от того, о чем шла речь.

Александр Иванович Локтев. Он обладал замечательным умением демократично и вместе с тем неизменно уважительно относится в людям, даже если они были много моложе его, а на себя и на проблемы – напротив – смотреть неизменно иронично. Раньше такое с начальниками случалось.

Ирина Леонидовна Дорожнова. Считаю, что именно благодаря ей я понял, что значит ответственность нашей профессии. Разговор на эту тему у нас состоялся всего один раз, но я его до сих пор помню. Впрочем, понятия ответственности, принципиальности, порядочности Ирина Леонидовна без лишних слов ежедневно утверждала своей работой.

Вера Александровна Соколовская. Когда я пришел на радио, она, наша землячка, уже лет 10 работала в Москве, на «Радиостанции «Юность». И потому знал я ее сначала только по эфиру, да по отзывам тех, кто с ней работал в Горьком (Вениамин Григорьевич Менхен, Саша, извините Александр Сергеевич Чуверин). Образ складывался несбыточно идеальный («А знаешь, как Соколовская читает?» – это когда я спотыкался у микрофона; или: «Вот Соколовская всегда на монтаж готовая приходила» – это когда я был не готов, ну, и т. д). А потом Вера Александровна приехала записывать цикл программ в колхозе им. Ленина Большемурашкинского района, у знаменитого тогда председателя П. Соколова. Ей потребовался тонваген, и меня отправили этот тонваген сопровождать, поскольку сама Соколовская уже работала в Холязине несколько дней. Приехали, началась запись (это был «круглый стол» по проблемам сельской молодежи с участием большого числа людей). Я слушал, сидя в машине, и в какой-то момент понял: сейчас передача только записывается, а вообще-то она давно готова, выстроена, выверена в голове автора и сейчас только материализуется в звуке. Это был высший пилотаж!

Уже много лет спустя, когда на «Радио России» мне посчастливилось работать с Верой Александровной в нескольких крупных проектах, я, что называется, с близкого расстояния имел возможность оценить, какой Соколовская умный и чуткий редактор, как она умеет работать с документами, как чувствует выразительные возможности звука. И как всегда совершенно безошибочно знает, чего хочет – поэтому неизменно и добивается именно того результата, на который рассчитывает.

Еще один мой московский учитель – Алла Филипповна Слонимирова. Она всегда прекрасно чувствовала импровизационную сущность эфира и еще в глухие застойные годы пыталась делать такое, от чего начальство опасливо поеживалось. Переклички в прямом эфире, радиофестивали, программы, хотя и записанные, но без единой студийной вставки – все это появилось на «Радиостанции «Юность» вместе со Слонимировой. Именно у Аллы я научился не бояться прямого эфира, и именно работая с ней понял, как много труда должно стоять за непринужденной легкостью.

Мне трудно говорить об этапах развития радио, но мне кажется, то, что мы когда-то сделали вместе с коллегами, создавая программу «Акцент», так назвать можно.

Тогда – это был 1987 год – уже начало все меняться и в стране (шла Перестройка и разворачивалась гласность) и в радиоэфире (уже появились и «Информационно-музыкальная панорама» на «Маяке», и «Молодежный канал» на «Радиостанции «Юность»), а у нас все шло по раз и навсегда заведенному порядку – все та же сетка, те же передачи. К этому времени на областном радио в разных редакциях собралось довольно много сотрудников примерно одно возраста (лет по 30 с небольшим), у которых, хотя все мы работали в разных редакциях, было большое общее желание: что-то в нашей профессиональной жизни поменять.

Я уже не помню, как нам (Н.Матвеевой, Н.Мурзинову, Н.Трефиловой, Т.Черенковой, О.Яновой, Ю.Сабитову, Е.Шевыревой – если кого-то пропустил, извините) удалось уговорить начальство разрешить нам попробовать – разумеется, в виде эксперимента, всего один раз – сделать всем вместе программу, которая бы выходила несколько раз в течение дня и состояла из множества коротких сюжетов (по 1,5 -2 минуты, а не из 15-20 минутных «кирпичей»-передач, как тогда было принято), посвященных темам, которые действительно интересовали слушателей. Была предусмотрена и «обратная связь» с аудиторией – один из нас должен был в течение дня дежурить у телефона, отвечать на звонки и к вечеру cделать их обзор, а по самым злободневным темам подготовить сюжет.

Самое удивительное, что эксперимент нам разрешили. Это была маленькая революция: оказалось, что можно самим выбрать тему и просто коротко изложить ее в сценарном плане, а не сдавать подробный заранее написанный текст на утверждение зампреду и цензору, не заниматься изматывающей расшифровкой записей (это занятие, думаю, возненавидел навсегда любой, кому приходилось с ним сталкиваться), а смонтировать пленку «на слух». До того все это было просто немыслимо, а самое главное немыслимое состояло в том, что наша программа должна была выходить в прямом эфире. Тогда это была не просто технология (пусть и новая для нас – это сейчас ей никого не удивишь), прямой эфир был новой идеологией, и он давал совершенно неизведанное чувство свободы и особое ощущение сиюминутности рождения передачи, некого необъяснимого энергообмена с теми, кто тебя слушает.

Первый выпуск «Акцента» (так, после долгих споров назвали программу, а слово это попало в общий список вариантов, потому что у кого-то из наших дам были рижские духи с таким названием) мы делали в нерабочее время, потому что от других передач, которые за каждым из нас были закреплены, никто не освобождал. Накануне эфира, в среду монтировали сюжеты, собирали их вместе и что-то еще обсуждали примерно до часу ночи. Поскольку мне предстояло этот первый выпуск вести, на работу завтра, то есть уже получалось сегодня нужно было рано (эфир начинался в 6 утра), а я боялся проспать и вообще не понимал, как можно в такое время добраться до телецентра, то остался ночевать в дикторской при эфирной студии. Расположился в одном из двух очень неудобных кресел, ноги пристроил на стуле – в таком положении меня и обнаружила утром перепуганная уборщица: такого ей видеть еще не доводилось. Вскоре пришла на работу и смена техников эфирной аппаратной во главе с Ириной Федоровной Сухониной (она самые ответственные программы всегда курировала сама). Для них такой тип вещания тоже был необычным. Вместо того, чтобы, как обычно, поставить на STM 20 минутный блин с передачей и спокойно ждать ее окончания, нужно было постоянно менять короткие пленки сразу на трех магнитофонах, запускать их по команде из студии, включать и уводить музыку (оказалось, кстати, что все регуляторы на стареньких наших микшерах безбожно трещат – их раньше никогда не трогали – пришлось срочно их чистить, а потом и менять).

Неожиданной проблемой оказался прогноз погоды. Прежде его читали в эфир только дикторы, их всех по голосам знали сотрудники Гидрометцентра, и мне, когда я позвонил, сначала просто отказались дать информацию. Спасло то, что на подстраховку в то утро все же пришла Е.М. Горская – она и спасла ситуацию.

В эфир мы тогда все-таки вышли. Кажется, даже без серьезных накладок. А когда в 8-00, после окончания утреннего блока программы, начал, не переставая, звонить контактный телефон, мы поняли, что первый блин оказался «не комом».

Еще несколько выпусков «Акцента» мы сделали так же на энтузиазме, а потом – спасибо нашим начальникам В.И.Королеву, А.К.Сердитову – организационные проблемы как-то решились. «Акценту» нашли постоянное место в эфире, и он там прописался надолго. Кто только не побывал у нас в прямом эфире, о чем мы только не рассказывали. И я не помню ни одного случая, чтобы нам запретили тему или гостя.

Около года я был постоянным ведущим программы, потом мы стали ее вести по очереди. А в 1991 году я перешел на работу на «Радио «России». Но воспоминания (самые теплые) о той, совместной работе, которая доставляла настоящее удовольствие, остались до сих пор. И ощущение, что тогда мы сделали что-то стояшее – тоже. А прямой эфир я с тех пор люблю.

Самая типичная экстремальная ситуация – это когда наступает время выходить в эфир, а приглашенного в студию гостя нет, и ты не знаешь – опаздывает он или совсем не приедет. Такое было и не раз.

А вот смешная (она же и экстремальная, и памятная) ситуация была всего один раз. Но и этого раза хватило. Все годы, пока я работал в «Акценте», я панически боялся проспать. Для страховки я заводил два будильника (механический и электронный) и еще всегда оставлял вечером дежурному технику центральной аппаратной записочку с просьбой позвонить мне утром в 5-15. И все всегда было нормально, да и, казалось бы, что могло случиться при такой тройной страховке. Но ведь случилось! Уж как все совпало, не знаю, но однажды ни один из будильников не сработал, а телефонная розетка отошла.  И я проспал. Проснулся и с ужасом понял, что эфир уже идет – без меня. Правда, к тому времени мы, уже кое-чему жизнью наученные, стали делать резервную запись первого – самого раннего – блока. Вот она-то тогда и пригодилась. Дежурный техник (по-моему, это была Люда Реутова), поняв, что телефон у меня не отвечает, заподозрила неладное, вызвала Наташу Матвееву, а сама запустила резерв.

Когда я примчался на телецентр (жил я тогда сравнительно недалеко и большую часть пути пробежал, только две остановки проехал на трамвае – почему-то поймать машину не получилось), то больше всего меня поразило, что там никто не мечется, не кричит. Крутилась запись, первый блок уже подходил к концу. А до начала второго – в 7-15 – оставалась еще уйма времени. Я даже еще успел отдышаться.

Правда, кошмар о том, что я проспал эфир, мне до сих пор иногда снится.

Радиофильмы цикла «ХХ век: перекрестки времени» (это уже на «Радио России»). И сам жанр, с профессиональной точки зренья, сложный, а потому интересный, и со звуковыми архивами было очень интересно работать. Жаль, что успел сделать только три программы, четвертую – «закрытый город» (о феномене города, окруженного стеной запретов) выпустить уже не пришлось – цикл закрыли.

Это не оригинально, но мой любимый слушатель – внимательный и доброжелательный. И еще тот, кто понимает и любит меня. Смею надеяться, такие были и есть.

Я больше 20 лет делил себя между радио и телевидением, но так и не смог сделать выбора в пользу чего-то одного. Радио есть за что любить, и я люблю радио.

НА ГЛАВНУЮ